И даже небо было нашим - Паоло Джордано

насылаемое Богом за совершенный грех)

Изгой (тот, у кого нет своего места, и он бродит по миру, отверженный и одинокий)

Изгой. Я без конца вполголоса повторяла это слово. Изгой. Совсем как Берн. Я снова и снова спрашивала себя, где он сейчас. Только его возвращение восстановит нормальный ход времени и смену времен года.

Единственной моей компанией были «жучки». По правде говоря, я ни одного не нашла, даже не искала, но я знала, что они здесь, что во время обыска полицейские рассовали их по всему дому. Я знала также, что мой телефон прослушивается, что иногда полицейские в штатском подъезжают на машине к воротам фермы, ненадолго останавливаются, потом уезжают. Они действовали осмысленно. Вся эта возня, которую они подняли, имела какой-то смысл. Мой муж был объявлен в розыск за то, что убил их коллегу, на него был выписан международный ордер на арест. И тем не менее все, что могли узнать полицейские микрошпионы, не имело значения. Не только потому, что Берн не придет сюда и даже не позвонит, но, главное, потому, что «жучки» не могли уловить, чем была ферма на самом деле еще до того, как все это началось. Они искали в разговорах по телефону зашифрованные сообщения, пытались истолковать посторонние шумы, но не могли засечь бесчисленных мгновений счастья, пережитых в этих стенах, когда мы с Берном были вместе: по утрам подолгу валялись в постели; за бесконечными обедами зачарованно наблюдали за раскачивавшимся за окном кустом перца, который казался нам похожим на вздыбленную шерсть огромного животного. Они не могли зафиксировать атмосферу нашего душевного подъема в те годы, когда мы жили здесь вшестером, героически пытаясь справиться с хаосом, по крайней мере вначале. Им не обнаружить надежду, которой была пронизана вся ферма: каждая балка, каждый выступ скалы, каждый ствол дерева были преисполнены ею еще со времен Чезаре. Все, что могли «жучки», – это создать акустический портрет моего теперешнего одиночества. Стук тарелок и приборов. Журчание воды, льющейся из кранов. Шорох компьютерной клавиатуры. А в промежутке – долгие, долгие часы тишины.

Первым, кого показали по телевизору, был отец Джулианы. Он сказал то, что я уже знала, – что он уже минимум десять лет не поддерживает отношения с дочерью. Но к этому моменту Данко и Джулиана уже не вызывали у зрителей и читателей такого живого интереса. Теперь всех занимало кровное родство двоюродных братьев, которые когда-то были неразлучными друзьями, а потом стали врагами, да такими непримиримыми, что один убил другого. Берн и Никола. Никола и Берн. Достаточно было назвать эти два имени, чтобы в каждом уголке Италии стало понятно, о ком речь. А можно было просто назвать Специале. И каждый день всплывали все новые подробности «убийства в Специале», одни существенные (для изготовления бутылок с зажигательной смесью, которые бросали во время столкновений, были использованы удобрения, а ведь очевидно, что беглецы обладали глубокими познаниями в сельском хозяйстве, особенно Данко), другие абсурдные (за гирлянды, которые Берн взял напрокат для своей «пышной» свадьбы, так никто и не заплатил). Вокруг фермы гудел целый рой сплетен. Теперь, когда место зарождения скандала было обнаружено, газетчики и тележурналисты осаждали территорию фермы, а иногда караулили у дверей дома. Я гнала их прочь, а потом смотрела в окно, как они обходят участок по периметру, подыскивая лучшую точку, с которой можно вести съемку. Они еще хотели сфотографировать меня, и раз или два им это удалось.

Мне звонили, писали электронные письма, главным образом сотрудники телеканалов, а иногда это были просто оскорбления и непристойная брань. Мои родители еще раз попытались забрать меня в Турин, просто чтобы дать мне хоть немного пожить спокойно, в ожидании, когда все уляжется. Других вариантов они не предлагали, не говорили, что готовы приехать ко мне.

Были выдвинуты разнообразные гипотезы относительно того, где находятся Берн и остальные. Скрываются в Сильских горах? Или в Греции, куда тайком добрались по морю? А может, поселились в России, под защитой спецслужб? Нашлись даже свидетели, которые клялись, что видели Берна чуть ли не в одно время в местах, настолько далеко расположенных друг от друга, что ему пришлось бы обзавестись двойниками, чтобы это оказалось правдой. Показания всех этих свидетелей уже на следующий день переставали воспринимать серьезно.

Иногда я думала о людях, с которыми была знакома в Турине: наверное, казалось очень странным, что я замешана в такую историю. Никто из них не объявился. В газетном киоске Маурицио все еще красовались на видных местах обложки журналов с фотографиями Берна и Николы, выставленные с какой-то извращенной показушностью. Я перестала ходить мимо киоска, а потом и вообще перестала бывать в Специале. Покупала все нужное в супермаркетах, до которых был час езды и в которых работали эмигранты, причем отправлялась туда в такое время, когда там никого не было.

Когда поток новостей иссяк, когда интерес к Берну и Николе пошел на убыль, Флориана приняла участие в ток-шоу под названием «Будь проклят этот день». Передача выходила в эфир в среду, по каналу с аудиторией в шесть миллионов зрителей. Формат передачи предусматривал примерно часовое интервью, не считая рекламных включений.

На ферме никогда не было телевизора, поэтому я села в машину и поехала в Сан-Вито-деи-Норманни, в городок, где меня никто не знал. Улицы с односторонним движением сплошь были забиты машинами, которые тащились с черепашьей скоростью. Я проехала мимо современного бара с белыми пластиковыми стульями на террасе. Через большое окно я увидела висевший на стене телевизор и припарковалась. В баре были одни мужчины, если не считать самой барменши, плотной женщины в нарядной желтой соломенной шляпе и с татуировкой на предплечье. Пока я пробиралась между столиками, чтобы узнать, какой канал сейчас включен, меня окидывали оценивающими взглядами.

Я села на свободное место, которое располагалось ближе всего к экрану, спиной к остальным посетителям, однако не переставала чувствовать на себе их назойливые взгляды, как бы вопрошающие, что я делаю одна в этом мужском логове, в городе, удаленном от места моего жительства всего на несколько десятков километров, и тем не менее чужом.

Я заказала у барменши кофе, но даже не заметила, как она подошла и поставила чашку на столик, потому что в этот момент на экране появилась Флориана, ее было видно по плечи. За ее спиной просматривалась скромная кухня, где я никогда не была, со шкафами, дверцы которых были сделаны из фанеры. Она кивнула в ответ на приветствие сидевшей напротив ведущей, которую звали Мария Серафино; она вела эту передачу с первого выпуска, возможно, сама ее и придумала. Начала она так:

– Возможно,